Кодекс калибра .45 - Страница 4

Чем ближе подъезжал состав к станции, тем противней становился запах. Сейчас он уже не пах, а смердел. Я еще не знал, что он шел с городских боен, где молоты несли смерть неисчислимому количеству коров и свиней.

Поезд еле полз, и я решил спрыгнуть, чтобы избежать ненужных вопросов со стороны железнодорожных служащих. Сев в дверном проеме, и ухватившись правой рукой за край стенки, стал осторожно опускать вниз ноги, а затем оттолкнулся и прыгнул. По инерции пробежав несколько метров, я зашагал между платформами и вагонами, пересекая пути и обходя горы шлака. Шел до тех пор, пока не наткнулся на железнодорожный вагон, которому место было явно на свалке, настолько он был грязный и ржавый, но при этом в нем кто-то жил, судя по грязным и мятым занавескам, висевшим на окнах. Я уже проходил мимо, как дверь, ведущая в тамбур, распахнулась, и показался мужчина в линялой рубашке и измятых штанах, из которых торчали босые ноги. Несколько секунд он рассматривал меня, а потом сказал:

– Привет! Закурить будет?

– Не курю. Э… привет!

Я смотрел на железнодорожного рабочего, как на инопланетянина, хотя на самом деле из нас двоих я был пришельцем. Нахлынувшее чувство нереальности происходящего прошло быстро, но и этого времени хватило, чтобы рабочий что-то заметил и спросил: – Ты чего так смотришь?!

– Ничего. Так просто.

– Ты какой-то странный, – некоторое время он смотрел на меня, а потом на его лице расплылась хитрая улыбка. – Ха! Догадался! Ты только что приехал. Да?

– Да. Приехал. Как вы догадались?

– Ты бы посмотрел на себя со стороны, парень! Ха-ха-ха! Размазанные пятна сажи на лице, да глаза, каждый величиной с долларовую монету. Вылитый фермер, только что солома из волос не торчит! Вытряхнул, небось, её по дороге, а? Чтобы городским казаться?! Ха-ха-ха!

– А… который сейчас год?

– Ой! Уморил! Ха-ха-ха! Ты что, до этого в лесу жил, парень?! Совсем дикий человек! Ха-ха-ха!

Первая растерянность от встречи с человеком, который давным-давно должен был лежать в могиле, прошла, и я уже спокойно спросил: – Все-таки, который сейчас год?

Рабочий – путеец, заметив во мне перемену, перестал смеяться и ответил:

– 1921.

– А что это за город?

– Гм! Ты действительно странный какой-то, – он потрогал себя за подбородок с двухдневной щетиной, затем почесал нос и только тогдаответил. – Чикаго.

– Чикаго, – повторил я за ним. – 1921 год. Да, а…

Реальное подтверждение моих умозаключений окончательно убило последнюю надежду, которая все еще теплилась в глубине моей души. Я один в другом времени. Ни родных, ни друзей. Вообще ничего нет, за исключением пары монет в карманах и той одежды, что на мне.

– Эй! Парень! Очнись! Что с тобой?!

Я вздрогнул, вырванный из своих мыслей, непонимающе посмотрел на него.

– С тобой все в порядке?

– Все хорошо, – протянул я, не понимая, чем вызван подобный вопрос.

Дружелюбие рабочего исчезло, а вместо него проглянула настороженность. Сейчас он стоял, держась одной рукой за поручень, а другой показывал в сторону возвышающихся зданий:

– Ты приехал в город? Вот и иди! Иди, с богом!

Теперь я сообразил, что он принял меня за ненормального и старается как можно быстрее меня спровадить. Я кивнул головой и отправился в указанном мне направлении. Пытаясь справиться с охватившим меня чувством одиночества, я не замечал ничего вокруг себя, а просто тупо шел по просмоленным шпалам, обходя стоящие на путях вагоны. Пройдя мимо ремонтных мастерских, паровозного депо и длинного ряда железнодорожных пакгаузов, я ступил на утоптанную землю, где не было рельс. Шел до тех пор, пока не услышал гул человеческих голосов, становившийся все сильнее по мере моего приближения. Обойдя длинное здание из красного кирпича, я вдруг увидел… сюрреалистический город, построенный из распрямленных железных канистр, брошенной мебели, упаковочных ящиков, старых корпусов машин. Лачуги стояли рядами, разгороженные подобием улиц между ними, с насыпанными земляными тротуарами и высаженными возле них какими-то деревьями и кустами. Обитатели города из мусора являли собой настолько жалкое зрелище, что я даже на какое-то время забыл о своих проблемах. Одни разговаривали между собой, другие занимались хозяйственными делами, третьи готовили себе еду, стоя вокруг самодельных печек – дырявых канистр, в которых горел ярко-оранжевый огонь. Мое появление мало кого заинтересовало. Только несколько брошенных взглядов. Да и в них было больше равнодушия, чем любопытства. Несколько мгновений стоял в сомнении: идти через поселок лачуг или обойти его стороной? Затем подумал, что разницы нет, и двинулся вперед по необычной улице. Больше всего меня поразило то, что среди этой неприкрытой нищеты были маленькие дети и беременные женщины. Заводить детей на помойке? Брр! У входа в одну такую конуру два мальчика лет четырех – пяти, одетые в какое-то грязное тряпье, строили дом из палочек и тряпок, а рядом, у двери соседней лачуги высокая женщина кормила грудью малыша. Пройдя еще пару хижин, невольно обратил внимание на неподвижно стоящую у входа старуху. Она стояла, словно каменная. Проходя мимо, попытался уловить ее взгляд, но почти сразу отвел глаза. В них клубилась такая глухая безысходность, что у меня по спине невольно пробежал холодок.

Дойдя до последнего ряда лачуг, я уже был готов идти к видневшимся впереди домам – окраине Чикаго, как меня окликнули. Старик с красно – сизым носом, позвавший меня, имел вид горького пьяницы. В руках он держал нечто вроде котелка, из которого время от времени прихлебывал. Сидел он на обломках детской коляски, которые с помощью доски превратил в подобие скамейки.